(из сборника рассказов «Прости
меня, англичанин…»)
Заслоняя расплавленный
диск солнца, снизившись до бреющего полета, прямо на них заходил штурмовой
«Апач». Не желая больше терять людей, американцы вызвали вертолеты
аэромобильной поддержки. Вращающиеся лопасти винтов, слившись в гудящие
круги,поднимали клубы красноватой пыли
над битым кирпичом разрушенного минометным огнем здания. Тревожили пламя
одичавших груш и фисташковых деревьев, еще горевших в саду за покрошенным
глинобитным дувалом. Пыльный вихрь понесся по площади, вздувая десантные
комбинезоны на спинах убитых ими «зеленых беретов» из Форт-Уэрта.
Ночью в дом на окраине
Багдада, где скрывался он с отцом и дядей Удаем, залез воришка в надежде хоть
чем-то поживиться в заброшенном жилище. С виду его ровесник, худой
грязныймальчишка, болотный араб с берегов Шатт-эль-Араба, судя по пустому
бурдюку на плече, был водоносом. Глядя затравленными глазами на схватившего его
отца, он невразумительно лепетал, мол, ищет здесь сбежавшего козленка. Заставив
поклясться, что он никому не скажет о них, отец отпустил пацана.
— Жалость на войне —
ошибка, — сказал тогда дядя Удай. — Мальчишка узнал нас. Слишком часто до войны
наши лица встречались на передовицах газет рядом с отцом. А награда, назначенная
оккупантами за наши головы, велика. Он предаст. У оборванца покореженная душа
вора, достойного, по законам шариата, побивания камнями на рыночной площади. Он
из потерянного поколения, уже развращенного американцами, не только разделивших
нас на суннитов и шиитов, но и покупающих совесть нашего обездоленного народа
за свои вонючиедоллары. И это страшнее того, что они вешают баосистов на
стрелах подъемных кранов. — Водонос приведет янки, — убежденно произнес Удай,
готовя оружие.
— Значит, такова наша судьба.
Все равно я не смог бы убить ребенка, — ответил отец.
— Запомни, Кусай. Судьба
— это религия слабых. Сильный же перепишет предрешенную ему долю в священной
книге Китаб. — И продолжил: — Сейчас мы не можем уйти. Вернувшись сюда из
Тикрита, Мукит и Абдула-хан могут попасть в западню. Положась на доброту
Аллаха,дождемся братьев.
Дядя оказался прав. На
рассвете, когда восходящее солнце осветило вдали минареты Золотой мечети
(высокие голоса муэдзинов, призывающих правоверных на молитву, далеко разносилисьв
предутреннем воздухе) и разрушенные налетами коалиции многоэтажки в центре
столицы, появились американцы. На переднем бронетранспортере ехал, указывая
дорогу, изменник водонос. Пуля, выпущенная из снайперской винтовки Драгунова
прервала его презренную жизнь. Удай любил советское стрелковое оружие.
По-видимому полагая, что с ними дедушка, рассчитывая захватить всех живыми,
янки, сначала не применяя артиллерии, пошли на приступ. Потеряв человек
двадцать, «кленовые листья» отступили, предоставив работу минометам, почти до
основания разрушившим дом. И вот теперь на обугленные руины пикировала
«небесная кавалерия».
Один из вертолетов летел
прямо на Кусая. Понимая, что обломки стен не укроют его, отец встал. Послав
длинную очередь из тяжелого АКМ* прямо в брюхо бронированной стрекозе, Кусай
крикнул: «Аллах велик! Долой американцев! Долой завоевателей!»
Разрывая в красные
ошметки человеческое тело, ответили пулеметы «Апача». Простреленная афганская
шапка куло, которую пуштуны надевают на войне, скатилась с окровавленных волос.
Упав спиной на торчащие прутья ржавой арматуры, израненный Кусай умер не сразу.
На самом краю жизни ослабевшая, дрожащая в агонической судороге кисть мужчины
не выпускала «калашникова», точно самым главным стало уйти в заоблачный горизонт
с оружием в руках. «Папа!» — закричал мальчик, бросаясь к отцу. Зазубренный
железный отломок в темной крови торчал из горла Кусая. Из глаз мальчишки лились
слезы, падая на лицо умирающего. «Не плачь, сынок. Не на...» — последнее, что
прохрипел он разорванными связками.
В умелых руках русская
винтовка творит чудеса. Совершая разворот, забывший задвинуть перед полетом
крохотное боковое окошко в пуленепробиваемом стекле пилотской кабины американский
летчик поплатился, получив снайперскую пулю в висок. Уткнувшись головой в
треснувшем шлеме в приборную панель, «небесный наездник» послал машину в
глубокое пике к развалинам дома. На земле багрово-черный взрыв уничтожил и вертолет,
и пилота, и убившего его Удая.
Присыпанный камнем и
щебнем подросток очнулся. Он лежал возле трупа отца. В голове гудело, липкая
кровь из скальпированной раны на лбу заливала глаза. Откуда стрелял Удай, догорали
остатки вертолета, спалив в импровизированном крематории тело генерала.
Торчащий хвост геликоптера еще вращался, словно крылья ветряной мельницы.
«Дядя Удай!» — хотел
закричать мальчик, но лишь шепот сорвался с потрескавшихся губ. Припав к груди
отца, он пытался услышать сердечные тоны, однако восковая бледность смерти уже
залила лицо Кусая. Мальчишка остался один. Его поташнивало, то ли от контузии,
то ли от страха. Кто сказал, что в начале земного пути умирать легко? Дескать,
юность не боится смерти. Чушь! Страшно осознавалось, он уже не увидит в прорези
чадры прекрасных томных глаз газели — глаз Лейлы Факриди, в которую влюблен. Не
почувствует терпкого аромата ее духов «Бактрийская шаль». Никогда не коснется
ее обнаженного тела. В его жизни уже ничего не будет, кроме обугленного пепелища,
раскаленной пыльной площади да перебегающей цепочки солдат в ненавистных
американских мундирах. Но мертвые глаза отца смотрели на него, напоминая о
долге.
— Сдавайтесь! Вы
окружены! Сопротивление бесполезно! — орали по-арабски в мегафон янки.
— Аллах акбар! — закричал
он в ответ, поднимая автомат отца и пуская первую очередь.
Он проживет еще
семнадцать с половиной минут, убив одного и ранив двух американцев. Потом пуля
Ф-21 пробьет его сердце, убив мгновенно. Ему не суждено было познать этот
многоцветный мир. В его короткой жизни не было женщины. Он не держал на руках
первенца, захлебываясь его криком и гордостью: «Я отец!» Он не обрел мудрости древних
книг, упоения философского размышления, счастья творчества, секретов ремесел
своего народа и... всех тех наслаждений, что приносит человеку долгое
существование на земле. Судьба не дала мальчишке ничего, кроме этого боя. Подросток
не знал — через три с половиной года, 30 декабря 2006-го, седобородый Саддам
Хусейн произнесет: «Я жил как боец, так что смерть меня не пугает!» Скажет
перед повешением, когда палач предложит ему надеть на голову балахон. В 2009-м
патриот журналист Мунтадар аль-Заид, не побоявшись двадцатилетнего тюремного
заключения, запустит туфлями в президента Буша, выражая таким образом проклятие
от имени своего народа. А в октябре 2010 года Си-130 унесет из Багдада
последнюю роту американских солдат. США покинут их многострадальную родину,
никогда больше не вернувшись на «берег пустыни», и Багдад-ас-Салям снова станет
Городом Мира. Оккупанты уйдут из Ирака потому, что такие, как он, не покорятся,
продолжая борьбу и приближая свободу. Да, мальчик не испытал и не знал многого.
Он просто погиб, умер как воин, не сдавшись и не выпустив из рук автомата. Он —
тринадцатилетний иракец Мунир Хусейн, сын Кусая и внук Саддама.
