(из сборника рассказов «Прости меня, англичанин…»)
От могучего
рывка Василия наружная дверь на боковую лестницу «Будинвеста» легко сорвалась с
хлипкого врезного замка, гостеприимно распахнув обе створки. Раньше наверняка испугавшийся
бы сему почти уголовному деянию, сейчас, под влиянием Василия, Петя не придал
этому значения. Хотя предусмотрительно прикрыл дверные створки. Поднявшись на
пару этажей, Петр получил неожиданный приказ напарника:
— Стой! Замри!
На лестничную
площадку этажом выше процокали каблучки. В пыльном воздухе разнесся грустный
аромат «Нефертити». Еле слышно щелкнула зажигалка. Площадка лестницы, которой не
пользуются, — лучшее место поговорить без посторонних ушей. А злобное
сплетничание обиженных на начальство осведомленных женщин — вещь страшная.
— Слушай и
запоминай, — шепнул Вася застывшему Петюне.
— Ты
представляешь, Лера, Эльмирка мне заявляет: «Увольняйтесь, Светлана
Валентиновна, по договору сторон. Я вам два оклада выплачу и пособие на
оздоровление». Раньше, когда трахал на халяву, чего только не говорил: «Света,
свет очей моих. Твои губы — спелые вишни. Груди — занесенные хрустальным снегом
трепетные холмы. Стройные колени — мой алтарь». Я в постели страсть имитировала
— стонала так, что соседи в стенку стучали. Вроде он меня своим засохшим стручком
по пять раз за ночь до оргазма доводил. Я и пластику груди делала. Всю капусту,
что на машину собирала, вбухала. Ах вы мои бедные синьки-сисюньки. Знаешь, как
болит по ночам силикон. А теперь старая для него, на лушпайку Рудберг променял.
Кстати, это ты их, подруга, познакомила.
— Да нет,
Светик. В мае, помнишь, корпоратив фэшенский со стриптизерами? Так Ванесска ко
мне зашла денег занять. Когда ее Сурен бросил, она чуть ли не на панель пошла,
в «Чикаго
»
трансвеститам пела. Ведь на минутку забежала. Как ее папик углядел — ума не
приложу.
— А как у них,
Лерка? Разбежаться не собираются?
— Не хотела
расстраивать тебя, подруга. Я поначалу сама думала: так, легкий перепихон, но
нет, расписался он с нею. Обручалка от Тиффани за пять штук на пальце у сучки. Ну,
будто бес Ванессе ворожит. Кураева она теперь. Паспорт показывала, уже оформить
успела, халда. Правда, они не афишируют. Тишком-нишком праздновать на островах
собираются. Муратыч мутит, как всегда. Светиться не хочет. Только у Ванесски вода
в жопе не задержится. Хвасталась: к свадьбе старый козел ей отель на Сейшелах
подарил, «Итака» называется. Вот тебе и банкрот. Видать, все бабки туда
перегнал.
Разговаривавших
Курочкин не видел. Снизу открывались лишь две пары довольно длинных женских ног
в тонированных колготках Версачи (явно не с рынка) и туфлях Данс Натуралс на
шпильках. У женщин прежде всего должны быть стильные прически и классная обувь.
Насчет причесок сказать было нечего, а вот туфельки! Конечно, не Луи Витон, но
тоже далеко не слабо. Откуда он теперь знает сии звучные бренды, Петя понятия
не имел. Вкупе с ароматным запахом сигаретного дыма настоящего «Гламура» и
отвязанным разговором выходило — беседуют точно не уборщицы.
— Говорил один
рабочий: знал бы прикуп — жил бы в Сочи. Теперь мы знаем прикуп. Вывернем на
лицо суку Кураева. От нас не отпетляет. Воткнем азеру вилы с вензелями.
Конкретно в пики черные въедет с разбегу, — удовлетворенно журчал Василий,
когда Курочкин (тем же черным ходом выйдя из офиса «Стройинвеста ») направился
к метро. — Собери, Петруха, мозги в кучу. Поехали, братан, поклацаешь на етом,
як его, копьютёре.
Вернувшись в
отдел, Курочкин уселся на свое рабочее место. Привыкший разговаривать с
компьютером как с человеком, поздоровался: «Привет, Комп». Машина ответила
мелодичным перезвоном. Под тревожную музыку Вангелиса в наушниках дешевого
плейера зашел в И-нет. С часок посидев в сайте, вынул полезные сведения. Послал
смайлик с цветочком и вышел из сети. «Если с умом пользоваться Интернетом —
разведка не нужна. Сами все по дури опубликуют. Только сумей найти нужное и
сопоставить с выложенным в глобальную сеть», — думал Курочкин, распечатывая
информацию. Не бог весь что, но для первой лобовой атаки сходило.
Схема кидка
была проста как мычание. Управляющий и совладелец киевской строительной
компании «Будинвест» Эльмир Муратович Кураев одновременно являлся головой
наблюдательного совета столичного банка «Лидер». Полученный «Будинвестом » у
«Лидера» для возведения Голосеевского жилмассива 480-миллионный долларовый
кредит (к слову, деньги вкладчиков банка), равно как и вложенные людьми в
строительство своих квартир средства, бодренько уплыли в офшорную зону на
Сейшелы. Объявленная, словно манна небесная, мировая экономическая рецессия (он
же кризис) объяснила и замороженное строительство, и приостановку выдачи
вкладов. Далее объявивший себя банкротом «Будинвест» погасил малую долю («усе,
що маем») кредита остатками заблаговременно распроданного (деньги ушли в том же
направлении) имущества. Затем в разворачиваемой афере наступал черед «Лидера».
Пустой, будто барабан (или, по-новомодному, «просевший») банк через простимулированных
людей в Нацбанке резво подводился под капитализацию (проще — национализацию). И
теперь пусть государство (влитыми в банк деньгами налогоплательщиков) рассчитывается
по вкладам. В результате нехитрых телодвижений Эльмира Муратовича в сухом
остатке образовались умело оформленный на «мертвые души» пятизвездочный отель
на острове в теплом океане и безбедная старость в перспективе.
Все
складывалось чудненько, не вмешайся... любовь. Ванесса Ридберг, 21-летняя
несостоявшаяся эстрадная певица (гремучая смесь еврейской и армянской крови),
низким, обволакивающим тембром голоса, глазами, как нежный черный бархат,
ягодицами юной косули и бурлящим южным темпераментом всерьез заарканила
68-летнего Кураева, точно мустанга в лампасах, заставив бросить семью и
расписаться с нею. Вся в Карле Лагерфельде и Дольче Габана из «Сен-Хана»,
расчетливая, вроде Моники Левински, новобрачная не удовлетворилась свадебным
подарком — кулоном с желтым бриллиантом в 18 карат, найденным в девятнадцатом
веке в Бирме (почти как у Мерилин Монро). Доходчиво объяснив обалдевшему от счастья
Эльмиру Муратовичу, дескать, не желаю состоять при вас гламурной домашней
клушей, а хочу заняться гостиничным бизнесом, заставила презентовать ей
вышеозначенный отель. Чем создала слабое звено не только в будущей семейной
жизни (у дамы появился весомый аргумент бросить тяжело пыхтящего на ней ночами
потного старика), но и в блестящей аферной комбинации. Теперь играть в долгую
не получалось. Кругом бедному, обанкротившемуся туркменскому строителю
становилось трудно объяснить появившуюся у его молодой супруги пятизвездную гостиницу.
К тому же недалекая бабенка разместила в Интернете рекламу отеля со своей
фотографией и новой фамилией Кураева в качестве владелицы. Вот этот прайс-релиз
и разыскал в Сети Петя по наводке лестничных сплетниц.
— Тут вам не
здесь. Теперь навестим Эльмира Муратовича, — резюмировал проведенную работу
Вася.
Присевшая на
угол стола в приемной секретарша с бедрами и лицом ламы гуанако курила, держа
длинную сигарету большим и указательным пальцами. Получалось изысканно и
загадочно. Окинув Курочкина взглядом прокурора, пропустить его к управляющему девица
отказалась наотрез, для надежности заслонив дверь в кабинет начальника бюстом
пятого размера. С пришедшим ей на помощь мускулистым телохранителем со словами:
«Фарватер надо
прочистить», — разобрался Василий, Петиными руками передавив под ушными
раковинами сонные артерии по обеим сторонам шеи. Отчего крепыш, на время
отрубившись, поплыл по дверце шкафа на пол. Взвизгнув, секретарша отскочила в
угол. Впрочем, стоило Курочкину исчезнуть за дверью кабинета управляющего,
начала по селектору вызывать охрану снизу.
Эльмир
Муратович Кураев выглядел импозантнопредставительно. Полный, смуглый, седой и
жутко креативный, он был одет в костюм от Армани с узким, цвета индиго,
галстуком в стиле фрик, а прихваченные артритом ступни прятал в светлых, из
мягкой кожи североамериканского бизона, туфлях от Гуччи. Короче, десятка
«Форбс» отдыхает («мне не 68, мне два раза по 34»). Правда, наручные часы за
восемь тысяч у. е. (белое золото, сапфировое стекло и ремешок из шкуры
луизианского аллигатора) и далеко не дешевый мобильный телефон «Вирту» на столе
перед ним плохо вязались с официальным статусом банкрота. Хотя, невзирая на шум
в приемной, Кураев орать на посетителя не стал, молча просмотрев положенные перед
ним листки. Документы, как ни странно, впечатление произвели.
«Кризисный
менеджер фрау Шмидт, хоть и «со справкой», а уж в здешних реалиях понимает, как
свинья в апельсинах, однако наверняка заинтересуется данной информацией. Ах, Ванесска...
Умолял же дуреху не пиариться раньше времени», — подумал Эльмир Муратович,
приказав выйти ворвавшимся в кабинет халдеям-охранникам. Сложность создавшегося
положения заключалась в том, что строительная компания являлась совместным
предприятием. Часть денег вложили немцы. Раньше это неплохо работало на имидж
(немецкое качество и т. п.). Сейчас создало трудности, поскольку обеспокоенные
фрицы, не желая терять свои ДМ (то бишь евро), прислали соглядатая. Тощую,
чисто селедка, въедливую тетку Анхелу Шмидт в ранге эффективного управленца —
кризисного менеджера. Кураеву дама изначально не доверяла. Посему, будучи
человеком, реально понимающим, что лучше лишиться ничтожной части, чем потерять
целое, Кураев распорядился вернуть внесенные Курочкиным деньги.
Петя полной
грудью вдохнул пахнущий горячим асфальтом, резиной и бензином городской дух,
показавшийся ему сладким. Над его головой спикировала, словно истребительная пилотажная
группа, стайка городских стрижей. Невзирая на солидно оттопыривающие все
имеющиеся карманы пачки полученных денег, Курочкин твердо решил на ближайшем
собрании обманутых пайщиков слить людям информацию. Предвечерний поток машин
заполнял проспект. Поблескивая разноцветными боками в лучах уходящего дня, мимо
бежали машины-мальчики, машины-девочки. Давя на педали газа мечтавших о
спидвеях дорогущих «бентли», «мерседесов» и «бьюиков», украинские скоробогатики
спешили из пыльного мешка города в свои загородные дворцы, где их детишки —
золотая молодежь, мажоры, — оттягиваясь, курили кальян с планом, запивая
шотландским виски.
— Не слабая
точила! — уважительно заметил Вася вслед промчавшемуся «ламбарджини».
На высоком
бордюре подземного перехода сидела девчонка лет шестнадцати в короткой
джинсовой юбочке и играла на флейте. У ног стояла коробка для денег. Кидали
неплохо (в основном мужики). Фокус заключался отнюдь не в музыке. Просто между
пухлыми ляжками исполнительницы просматривалось поросшее ярко-рыжими волосами
причинное место
(надеть
трусики музыкантка, по-видимому, забыла). Кудрявая флейтистка, озорно
улыбнувшись, с хитрецой подмигнула Пете. Дескать, пусть смотрят, у нас только
на «голое» искусство прожить можно. В подтверждение стоявший неподалеку конкурент
усердно брал сложные баре на гитаре, между тем открытый футляр его инструмента
оставался сиротливо пуст. Курочкин бросил в коробку флейтистки и футляр
гитариста по пятьдесят гривен. Сегодня он был богат и щедр.
День догнал
вечер. Перед общежитием раздраженно прохаживался коллектор. Привычным движением
ухватив Петю под локоть, он потащил Курочкина к уже знакомому углу, удачно поставив
прямо под горящим фонарем. В его свете черный, как гуталин, Василий гороподобно
вырос на прогревшейся за день панельной стене. Работавший за четверть
возвращенного кредита, упертый как танк, «железный Феликс» решил любыми средствами
выбить бабки из очкастого лошпета.
— Деньги
вернул? — грозно спросил коллектор.
— Нет.
Только Петя
хотел по-человечески объяснить, мол, завтра погасит кредит, как услышал
команду:
— Пригнись! —
закричал Вася.
Над головой
Курочкина с шумом летящего экспресса пронесся кулак коллектора. Крюк Василия по
его открывшейся печени был достоин великого Мохаммеда Али.
— Он не умер?
— спросил Петя, наклонившись над рухнувшим коллектором.
— Очухается,
менты — они живучие, — успокоил Вася.
Пете не
хотелось подниматься в опостылевшую комнату общаги. Он смотрел на веселые огни
неоновой рекламы, на слепящий фарами поток машин, на памятник Богдану-Зиновию Хмельницкому
в розовой подсветке, не соответствующей суровому нраву гетмана. На площади
вокруг бронзового «батьки Хмеля», размахивая флагами и транспарантами, бурлил
митинг. Стоящие на трибуне «вечные депутаты» голосно спивалы:
«Ще не вмэрла
Украина...» Точно удивлялись: столько лет они при владе, а она «ще не вмэрла».
Наближались очередные внеочередные выборы. И даже те, у кого рейтинг народной
любви колебался на уровне плинтуса, нетерпеливо били копытами, норовя под бой
барабанов и грохот духовых оркестров вскочить в заветные депутатские кресла.
Кипела и пенилась работа с общественностью — паблик-рилейшн, или (как
говаривали политические манекены, до того как их вычухали спич-райдеры с
имиджмейкерами) «Павлик рилейшн ». «Лидер — продавец надежды», — сказал
Наполеон. Эти продавали надежду тоннами, не слишком задумываясь о последующем,
— лишь бы сейчас избрали. Отмазки всегда найдутся. «Мы так старались, но...» —
втюхают потом народу через джинсу. Впрочем, обещая счастливую жизнь, они не
врали. Просто слегка умалчивали, что райская жизнь, как всегда, получится для
450-ти и иже с ними. Считавшие себя схватившими бога за бороду дурилки не
знали, что, променяв небесную вечность на земной миг, очень скоро прочтут над
головой: «Оставь надежду, всяк сюда входящий».
Напротив
общежития, на другой стороне улицы, начинались Борщаговские парки. Для вечерних
прогулок место, честно говоря, не слишком. Тут частенько тусовались ирокезистые
панки и узнаваемые по черной эмблематике в виде крестов, гробиков и черепов
готы и эмо. По привычке заезжали на ночные разборки воровская масть с Троещины
и «лаврушники» (выходцы с Кавказа). Но уж больно заманчиво повис над
шелестящими ночными деревьями серебряный серпик молодого месяца, приглашая
помечтать в безлюдной тишине.
Махнув рукой,
Курочкин решил прогуляться. Ночной ветер, тихонько шурша, нес по дорожкам
первые желто-красные осенние листья. Петя неспешно шел, подбрасывая носками кроссовок
резные кленовые листья, сухие и звенящие. Думал: «Так много произошло бесконечным
сегодняшним днем. Не сон ли это?» На орущей лозунги площади что-то врубили —
парковые фонари потухли.
— Помогите!
Помогите! — раздался в наступившей мгле женский голос.
Курочкин
побежал. На пустынной аллее у выхода из парка он увидел боровшуюся пару.
Женщина, крича, отчаянно пыталась вырваться из рук срывавшего с нее платье
насильника.
Даже в темноте
Курочкин узнал свою «Снежную принцессу». Разлюченный утренним обломом,
непривыкший откладывать дела в долгий ящик, крутек подстерег и затащил в безлюдный
парк возвращающуюся с занятий девушку. Ибо, как говаривал Маркиз де Сад (тот
самый, которые жег свечками проституток и родил термин «садизм»), «нет ничего
слаще, чем обесчестить монашку-недотрогу», тем паче такую красивую.
— Немедленно
отпустите женщину! — крикнул Петр.
Оставив
«Снежную принцессу», бритоголовый отморозок пошел на Курочкина, словно горилла,
разведя страшные лапищи. Вот они, сжавшись в пудовые кулаки, нацелились для
ударов.
— Вася! —
позвал Петюня.
Ответа не
последовало. «Вокруг темно, и Василий не поможет. Я пропал», — мелькнула жалкая
мысль. Отбросив ее, Петр Петрович шагнул вперед. Обреченно закрыв глаза, выбросил
перед собой правую руку. Кулак угодил во чтото твердое, оно хрустнуло, и удара
по бедной Петрухиной голове не последовало. Курочкин в удивлении открыл глаза. Бандос
стоял, изумленно держась за сломанную челюсть. Наконец, запоздало взвыв,
напальцованный кинулся наутек. Они остались вдвоем. Звенели цикады. В воздухе
чувствовался ночной аромат фиалок.
Ее звали
Алёна, Лена Истомина. Они шли темным парком, а страха не было. Уже высохли
стоявшие в женских глазах слезы. Алёна рассказывала: она из Одессы — города,
где даже камни пахнут морем, по утрам на Привозе поют петухи, а на закате все
192 ступени Потемкинской лестницы с Дюком де Ришелье наверху становятся
розовыми. Здесь учится в аспирантуре. Доверчиво поведала спасителю Курочкину о
своем неудачном браке. Вот с таким же крутым аристократом брюха со страусиным
мозгом (у голенастого он меньше глаза) и амбициями президента США. Петя бережно
сжал теплую ладошку женщины, поймав ее взгляд — он был выразительней слов.
Полосой прошел дождь. Спрятавшись под дерево, они смеялись, отряхивая небесную
воду. На мгновение их лица сблизились. Не в силах удержаться, губы слились в
бесконечном поцелуе. Петя чувствовал пальцами упругое тело Лены под мокрым
платьем, и горячая волна наполняла его. Невольно сложились стихи:
Сурова жизнь, но в суете обмана
Опять готов искать, терять, молиться.
Лишь только бы взмахнули из тумана
Твоих ресниц две трепетные птицы.
Курочкин был
счастлив. Из тени раскидистого платана за ними наблюдал огненноглазый
незнакомец. Выдуманное о нем — «он тот, кто все на свете ненавидит и все
живущее клянет» — являлось неправдой. Большинство живших и живущих на земле людей
были банальны, вызывая презрение, и предсказуемы, навевая скуку. А насколько
нечасто презрение порождает ненависть, настолько же редко скука выливается в
активное злодейство. Лишь очень немногие возбуждали интерес незнакомца. Эти
двое нравились ему, следовательно, у них все сложится хорошо. Незнакомец
повернулся и, слегка опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости в
виде головы Мефистофеля, неторопливо пошел по долгой платановой аллее. Когда
она окончилась, продолжил путь по холодно сверкающему лунному лучу. Черный
силуэт незнакомца нависал над Киевом, заслоняя звезды. Он удалялся, сливаясь с
темной стороны луны. И вот уже его очертания растаяли в космосе.
Вспыхнули
желтые фонари. Завершая митинг на площади, в ночном небе с хлопаньем начали
распускаться красочные цветы фейерверка. Петя и Лена продолжали стоять, не
разжимая объятий, в бессилии разнять уста.
«Вася! Я люблю
ее!» — кричало Петино сердце.
Василий не
отвечал, ему было некогда. У Алёнушки тоже имелась очень симпатичная тень.
